Юрий Левитанский (1922-1996) не раз называл себя «поздним» поэтом, подразумевая, что наиболее значительные вещи созданы им в зрелом возрасте. На мой взгляд, это не совсем так: среди его ранних стихотворений немало таких, которыми можно было бы гордиться всю жизнь. Однако поэт неохотно вспоминал о начальном периоде своего творчества, «перечеркнув» его в 1956 году после разоблачения сталинских репрессий. Тем не менее, стихи из первых его сборников, вошедшие в книгу, составленную последней женой и верной хранительницей наследия Юрия Левитанского Ириной Машковской, говорят о его незаурядном таланте, проявившемся с самых первых лет сочинительства.А вот что точно было поздним – так это признание, вернее, осознание масштаба таланта этого выдающегося поэта. Возможно, это субъективные воспоминания, но еще на моей детско-юношеской памяти Юрий Левитанский числился одним из множества «неплохих» поэтов, запомнившимся массовому читателю, в первую очередь, «Диалогом у новогодней елки», популярным шлягером 70-х годов. Как ни парадоксально, этот «Диалог» на долгие годы заслонил от широкого читателя куда более глубокие стихотворения, уже существовавшие в те годы, но не оцененные по достоинству. И только сейчас, через 12 лет после смерти Юрия Левитанского (а за последние лет 10 своей жизни он почти ничего и не написал), я понимаю, что его звезда на поэтическом небосклоне – первой величины. И книга «Стихотворения» очень помогла мне утвердиться в этом, давно вызревавшем, мнении.
РИСУНОК
И когда мне захотелось рисовать,
и руки мои потянулись
к бумаге и краскам,
как руки голодного тянутся к черствому хлебу,
я взял акварельные краски, бумагу и кисти,
и, замысла своего
пока еще не зная сам,
я стал рисовать три руки, растущие из земли,
три руки,
обращенные к небу,
к беззвездным ночным, чернильно синеющим, небесам.
Я не жалел ни труда и ни сил,
ни бумаги, ни акварели,
то ультрамарин, то охру и умбру поочередно беря.
И одна рука получилась маленькой
и почти изумрудно-зеленой,
как лист в апреле,
а вторая чуть больше (зеленое с красным),
третья большая
и красная,
как последний лист сентября.
Я творенье свое разглядывал,
еще не совсем понимая,
что бы это все означало,
но после я понял, вглядевшись внимательнее
в эти руки,
растущие, как деревца,
что они последовательно означали собою — начало,
и — продолженье начала, и — приближенье конца.
И все это выразилось теперь
с отчетливостью такою,
как утреннее облако отражается
в тихой рассветной реке.
И я понял, что замысел,
который движет нашей рукою,
выше, чем вымысел,
который доступен нашей руке.
И поэтому вовеки не будет наш труд напрасным,
а замысел —
праздным,
и будет прекрасным дело, которое изберем,
и все наши годы — лишь мягкие переходы
между зеленым и красным,
перемены погоды между апрелем и сентябрем.
