Франческа ПетраркаКанцоньере
чит. Л. Писаренко
Составитель М. Андреев. Режиссер Е. Резникова Звукорежиссер Л. Должников. Редактор Т. Тарновская
Франческо Петрарка — великий лирический поэт, и слушатель нашей пластинки, надо думать, в этом убедится. Но, сказав так, мы не говорим почти ничего. Петрарка — не только поэт и не просто великий. Великих было много, он же — единственный. В нем как бы воплотился дух лирической поэзии в ее кристально чистой сущности. Само представление о поэзии, о ее смысле, зада¬чах, границах, стало после Петрарки иным, и изменяясь в дальнейшем, сути своей не меняло. Поэзию мы и по сей день меряем мерой, которую дал нам певец Лауры семь веком назад.
Петрарка - родоначальник великого культурного переворота. известного под именем Возрождения. Утверждению новой эпохи культуры он способствовал своей лирикой, своими учеными трудами, даже своей жизнью, хотя как раз в жизни его не было ниче¬го героического, ничего из ряда вон выходящего, не было даже каких-то особо примечательных событий. Она протекала спокойно: в книгах, своих и чужих, в письмах, в думах и переживаниях — одним словом, а духе. Он мало ездил, редко и неохотно брал на себя поручения и посольства, в то же время любой случай в своей жизни умел сделать важным и интересным для каждого. Например, его восхождение на Мон Ванту —- не бог весть какой подвиг, но под пером Петрарки он стал подвигом свободного че¬ловека, покоряющего пространство в высоту, подчиняющего себе мир. Достаточно было себя поставить с миром вровень — казалось бы немного, но до Петрарки никто этого не мог.
В жизни своей Петрарка искал свободы и ее нашел — это как раз и делает его жизнь образцом в идеалом. Одно поколение разделяет Данте и Петрарку, двух флорентийцев, двух великих поэ¬тов, но кажется, будто обитают они в разных вселенных. Данте, изгнанный из Флоренции, тосковал по родному городу до смертного часа и нигде не обрел новой родины. Петрарка уже родился изгнанником (за два года до его появления на свет флорентийский нотариус Пьетро Перенцо вынужден был покинуть, одновременно с Данте, город своих предков), но изгнанником себя .не считал и не чувствовал. Родина была там, где ничто не стесняло духа, — Воклюле близ Авиньона, в Аркуа. близ Падуи, всюду, где были спокойствий, досуг дорогие сердцу и неназойливые собеседники, любимые книги, любимые рукописи. И родиной была Италия, не Италия спесивых княжеств и мелкокорыстных купеческих республик, а Италия цезарей и пап. Италия великого прошлого. И конечно великого будущего, Италия мечты, которую неустанно лелеял Петрарка. И Данте, и Петрарка во Флоренцию вернуться отказались — Данте, когда ему предложили склонить голову под ярмо и облечься в одежды просящего о милости; Петрарка, когда ему предложили кафедру, почести, богатство. Ему предложили то, чего ждал и не дождался Данте, — признание Но в таком признании он уже не нуждался.
Данте стремился стоять во главе — не только как философ и поэт, но и как магистрат, политик, воин. Слову его всегда требовалось дело. Петрарке было довольно слова. Он хотел стоять в центре, и пусть мир, центр которого он занимает, будет сколь угодно мал, пусть он будет не больше его души, все равно это его и только его мир. И весь остальной и огромный мир принял его таким, обратил¬ся с почтительным удивлением и ученическим восторгом к этому человеку без места и положения, не магистрату, не рыцарю, не князю, к этому священнику без службы и прихода. Данте взывал я не был услышан, далее лавровый венок возложили ему уже на остывшее чело — Петрарку в неполных 37 лет венчали на Капито¬лии, к нему стекались со всего света за советом и наставлением, правительства Италии и государи Европы слали ему наперебой почетные дипломы, приглашения ко двору, предложения титулов, мест и званий. Он стал воистину духовным вождем своего поко¬ления, сделав для этого, как кажется, не в пример меньше, чем Данте. Но Данте видел в поэзии пророчество, откровение, муд¬рость; Петрарка же — только поэзию, и ничего более. Он стал первым в истории поэтом и первым интеллигентом, осознавшим свою социальную роль и функцию и ни с чем их не смешивавшим. В его ученых трактатах сравнительно мало оригинальных идей, оригинально в них восторженное, граничащее с самозабвением преклонение перед классической древностью и почти религиозная уверенность, что науки, относящиеся к человеку, стоят несравнен¬но выше всех прочих наук, что риторика, наука о человеческом слове, важнее бесплодных мудрствований о вселенной и боге. Оригинальна даже не сама эта идея (она тоже имеет корни в античности), а выводы из нее, ее незамедлительная реализация на практике: утверждение первенства и автономности культуры, построенной на самоценном художественном слове, культуры о принципе гуманитарной — в этой концепции культуры заключена вся специфика европейского Возрождения. Петрарка является первым ренессансным гуманистом не потому, что он эту идею выдвинул, а потому, что сумел — через свою личность и творчество — провести ее в умы и сердца.
Завоевать мир Петрарке помогла его поэзия: он не мог этого не чувствовать, хотя с трудом и с неохотой отдавал себе в этом отчет. С одной стороны, он сетовал, что слишком много времени потратил на «пустяки» — так он называл лирику на итальянском языке — в ущерб более важному: ученым трактатам на языке Древнего Рима, латинской поэме «Африка», италоязычным, но монументальным, дантовским по замыслу «Триумфам». С другой стороны, он работал над своим «Канцоньере» всю жизнь, отбирая, отделывая, отсеивая. Первый свод итальянских стихов Петрарка составил в 1336— 1338 годах, тогда в нем было 25стихотворепий. Девятая и окончательная редакция датируется последним годом жизни поэта и включает 366 стихов (из них сонетов подавляюшее большинство - 317). Биографическая подоплека «Канцоньере» общеизвестна; мало кто, слышавший имя Петрарки, не ставит с ним рядом имя Лауры. 6 апреля 1327 года в пятницу на Страстной неделе Петрарка, живший тогда в Авиньоне, куда уже почти два десятилетия назад переместилась папская столица, увидел на утренней службе в церкви св. Клары Лауру де Сад, супруга знатного авиньонского дворянина. Так началась любовь; в ней, как и в жизни поэта, не было заметных событий и запо¬минающегося сюжета: событиями становились редкие встречи, скромные приветствия, случайно пойманный взгляд, скупо дарованные слова. Событий в полном смысле слова в этой любви только два: начало и смерть. В тот же апрельский день возлюбленную поэта настигла черная тень чумы, покрывшая в 1348 году всю Европу. Но любовь не умерла, она лишь окончательно ушла из мира внешнего в мир внутренний.
Казалось бы, что в атом нового? Так же Данте любил Беатриче — идеальной любовью, отрешенной от земных надежд и же¬ланий, так же пронес любовь через смерть и так же смешивал ее с повседневной жизнью, где у него были другие увлечения и страсти, где он благополучно стал мужем и отцом. А еще раньше так любили своих прекрасных дам провансальские трубадуры. И все же, если не в любви, то в повести о ней, новым было все. Любовь, если она претендует на то, чтобы стать поэтической темой, должна заключать в себе некий общий смысл, выходящий за пределы конкретного чувства к конкретной женщине, должна соотноситься с неким абсолютом. Иначе она интересна только тому, кто ее испытывает. Античная любовная лирика —это торжество жизни, игра природных сил, овладевших человеком и приобщающих его к любви, разлитой по всему мирозданию. Любовь античной поэзии за редчайшими исключениями — телесна, высший ее смысл - в вовлеченности в великий природный круговорот, в праздник возрождающейся от зимнего сна природы. Средневековая лирика открыла духовность любви, но связанная общими установками средневекового мировидения, не могла удержать дух в субъекте. Она поминутно стремилась оторваться от земли. Влюбленный не столько любил, сколько поклонялся. исполнял службу, свершал обряд. Он ощущал себя адептом некоей тайной секты. Любовное чувство смешивалось с религиозным, образ возлюбленной — с образом божества. Так — вплоть до Данте: он также ангелизировал свою Беатриче и только тогда окончательно осмыслил свою любовь, когда соотнес ее с любовью творца к творению,
И полная перемена у Петрарки, хотя, конечно, и он не может сразу преодолеть власть традиции, и у него образы, сравнения, метафоры, связанные с обожествлением возлюбленной, встречаются постоянно. Но все это на поверхности, и все это теперь, действительно, не более чем метафора. В глубине же — революционный сдвиг смысла. Духовность любви обеспечена теперь только душой поэта. В ней и только в ней центр событий, к ней стягивается весь окружающий мир, через всё он получает смысл, порядок и красоту. Абсолют, в котором любовь обретает общезначимость, — это самодовлеющий внутренний мир. «Не блуждай вне, но войди внутрь, себя», — взывал на заре средневековья величайший христианский мыслитель Аврелий Августин. Помни понадобилось почти тысячелетие, чтобы услышать этот призыв и последовать ему. У начала новоевропейской культуры стоят два образа мира: один, дантовский, данный через грандиозную и всеохватывающую картину мироздания, и другой, петрарковкий, данный через историю душевных смут, тревог и восторгов. Петрарка сделал душу равновеликой миру и тем самым положил начало новой культуре и новой поэзии.
М. Андреев
