СЕВЕРНЫЕ ЭЛЕГИИТРЕТЬЯ
В том доме было очень страшно жить,
И ни камина жар патриархальный,
Ни колыбелька нашего ребенка,
Ни то, что оба молоды мы были
И замыслов исполнены . . . . . .
. . . . и удача
От нашего порога ни на шаг
За все семь лет не смела отойти,-
Не уменьшали это чувство страха.
И я над ним смеяться научилась
И оставляла капельку вина
И крошки хлеба для того, кто ночью
Собакою царапался у двери
Иль в низкое заглядывал окошко,
В то время как мы заполночь старались
Не видеть, что творится в зазеркалье,
Под чьими тяжеленными шагами
Стонали темной лестницы ступеньки,
Как о пощаде жалостно моля.
И говорил ты, странно улыбаясь:
"Кого они по лестнице несут?"
Теперь ты там, где знают всё,-скажи:
Что в этом доме жило кроме нас?
1921
Царское Село
«Северные элегии» - вершина философской лирики Анны Ахматовой. Цикл, складывавшийся на протяжении нескольких десятилетий, образуют семь стихотворений, датированных 1921. 1940, 1942, 1945, 1955, 1958-1964 годами. История его создания рассказана Ахматовой в черновых набросках "Предисловия": "Вскоре после окончания войны я написала два длинные стихотворения белым стихом и окрестила их "Ленинградскими элегиями". Затем я присоединила к ним ещё два стихотворения ("Россия Достоевского", 1940-42, и "В том доме", 1921), дав им новые заглавия - "Предыстория" и "Первая Ленинградская". Остальные - их было задумано семь - жили во мне в разной степени готовности, особенно одно ("Седьмая, или Последняя Ленинградская элегия") было додумано до конца, и, как всегда, что-то записано, что-то потеряно, что-то забыто, что-то вспомнено, когда вдруг оказалось, что я их полюбила за единодушие, за полную готовность присудить меня к чему угодно".Однако порядок стихотворений не зафиксирован однозначно, несмотря на биографическую последовательность сюжета, их объединяющего. В «Элегиях» в полной мере раскрываются многие темы, ранее поднятые поэтессой в своем творчестве. Тридцатые годы, молчание, страх, тяжесть быта, память, творчество – все сплелось в «Элегиях» в единое целое.
Однако автобиографизм как таковой в цикле уходит на последний план. Прошлое не переживается вновь, а, объективированное отчуждением, переосмысливается в свете позднейшего духовного опыта. Страдания роднят поэтессу с народом, рождают ощущение причастности к жизни всего социума, способности говорить от лица многих. В то же время, личность Ахматовой противопоставляется народу, она словно стоит в стороне и наблюдает за происходящим с уже ставшей ей привычной позиции прозорливой и всепонимающей женщины. Ахматова даже в горе не стала до конца просто женщиной, одной из многих, пострадавших во времена репрессий.
Путь, избранный Ахматовой, отнюдь не прост. Что может быть страшнее для поэта, чем молчание? Однако Ахматова готова к жертве, готова «выжечь сердце» и «изуродовать судьбу». Молчание обрекает ее на одиночество. Но, даже стоя у «позорного столба», поэтесса до самого конца не нарушит его.
Мысль о том, что личность, обладающая полнотой самосознания, "остается одинокой перед обществом", а в тоталитарную эпоху становится социально опасной, получила воплощение в целом ряде стихотворений Ахматовой 1930-х годов, а также в 'Прологе' и «Поэме без героя». Мир отторгает художника как инородное тело, ибо он – другой.
Молчание в «Седьмой элегии» становится воплощением мысли о трагедии творчества, о необходимости быть услышанной. Так, А.Г. Найман так вспоминал об одном из своих посещений Ахматовой:
«Я уходил, ошеломленный тем, что провел час в присутствии человека, с которым не то чтобы у меня не было никаких общих тем (ведь о чем-то мы этот час говорили), но и ни у кого на свете не может быть ничего общего».
