В. А. ЖУКОВСКИЙЛитературно-документальная композиция
Его стихов пленительная сладость…
Автор и исполнитель Анатолий Адоскин
Сторона 1 — 26.20
Дружество
Певец
Сторона 2 — 26.04
Заступник
Побежденный учитель
Музыка А. Любицкого
Инструментальное трио
Режиссер Ю. Вертман
Звукорежиссер и. Чибисова.
Редактор Т. Тарковская
Художник В. Левинсон.
Фото А. Файнгерша
Лебедь белогрудый, лебедь белокрылый.
Как же нелюдимо ты, отшельник хилый,
Здесь сидишь на лоне вод уединенных!
Спутников давнишних, прежней современных
Жизни, переживши, сетуя глубоко,
Их ты поминаешь думой одинокой!
Так начинался «Царскосельский лебедь», стихотворение, написанное в конце 1851 года, всего за несколько месяцев до кончины Василия Андреевича Жуковского.
Старый лебедь, переживший многих друзей и вспоминающий о них «думой одинокой», — таким представляет поэта Анатолий Адоскин в начале своей композиции; строками из этого же стихотворения он в конце прощается со своим героем…
За много, много лет до своей последней, лебединой песни Жуковский прогуливался по берегу царскосельского пруда с веселым кудрявым юношей.
О чем же толковали? Что могло привлечь друг к другу людей столь разной судьбы?
Александр Пушкин хоть и прожил нелегкое детство, все же происходил из старинного дворянского рода, настолько почтенного, что мальчика легко приняли в привилегированный закрытый Лицей. А Василий Андреевич Жуковский, собственно говоря, ведь и не Жуковский, и даже не Андреевич: незаконный сын тульского помещика Афанасия Бунина и пленной турчанки, он был фиктивно усыновлен бедным украинским дворянином Андреем Жуковским. Этот нехудший еще жребий (могли выпасть нищета, солдатчина, безграмотность) обернулся позже тяжкой личной драмой: полюбив свою дальнюю родственницу Машу Протасову и пользуясь ее взаимностью, молодой поэт получает отказ, в сущности, из-за своего «сомнительного» происхождения. Был миг, когда он собирался даже писать императору, но раздумал... Не захотел таким путем завоевывать счастье. Маша вышла за другого, вскоре умерла; в глазах Жуковского и его стихах навсегда осталась печаль, которая не исчезала и в самые веселые часы...
Что же мог понять, почувствовать «смуглый отрок», еще всерьез не страдавший, не любивший? К тому же он беседует с человеком, который ему в отцы годится (и Пушкин после не раз будет величать Жуков¬ского — «отче», а тот его — «любезным сыном»).
1816 год... Поэт Пушкин только начинается; совсем недавно он блеснул на экзамене перед Державиным. А Жуковский для русского читателя, в том числе, конечно, и для самого Пушкина, — уже давно один из первейших! Тысячи людей легко могли продолжить, услышав:
На поле брани тишина;
Огни между шатрами...
«Певец во стане русских воинов» — самое знамени¬тое сочинение о 1812 годе.
Тогда же или несколько позже:
В двенадцать часов по ночам
Из гроба встает барабанщик...
Кто скачет, кто мчится под хладною мглой?
Ездок запоздалый, с ним сын молодой...
Кольцо души-девицы я в море уронил...
Раз в крещенский вечерок девушки гадали.»
Уж вечер, облаков померкнули края,
Последний луч зари на башнях умирает...
О милых спутниках, которые наш свет
Своим сооутствием для нас животворили.
Не говори с тоской: их нет;
Но с благодарностию: были.
Это только некоторые из строк, столь привычных, будто всегда существовали: из переводов достойных или даже много лучших чудесного оригинала.
Мы снова возвращаемся на берег царскосельского пруда, где беседуют 17-летний и 34-летний. Два человека, столь разные, непохожие, именно в эти часы и дни становятся друзьями до конца дней. Сблизили же их, притянули друг к другу две силы: поэзия, человечность.
В литературе нет чинов и возраста. «Маститый» Жуковский вскоре объявляет всем, что «Сверчок-Пушкин» главнее, что общая задача всех его друзей — помочь вырасти, окрепнуть такому гению.
«И если бы у нас не было Жуковского, мы не имели бы Пушкина», — воскликнет Белинский много лет спустя. Не имели бы потому, что слишком много тем¬ных и серых пропастей уготовано тому, кто идет безрассудно, смело, талантливо. И «если бы... не было Жуковского» — куда тяжелее, возможно, и совсем невыносимо, было бы жить, творить множеству пре¬красных мастеров.
Анатолий Адоскин лишь кратко перечисляет тех, кому помог Василий Андреевич: помог советом, устройством дел, деньгами, освобождением от крепостничества, смягчением наказания, помог добротою... «Добрым дядькою», спасителем является он Гоголю и Лермонтову, Кюхельбекеру и Боратынскому, Белинскому и Некрасову, Шевченко и Герцену, Федору Глинке и Мицкевичу, многим ссыльным декабристам... Жуковский помог, можно сказать, всей русской литературе, культуре. Хлопотал перед царями, минист¬рами, казалось бы, в ущерб своему времени, своему творчеству; но стоит ли доказывать, что если бы себя оберегал, то не сберег бы и лучших сочинений не написал.
Помогал, спасал... По меньшей мере, четыре раза он смягчал «судьбины гнев», отводил роковые удары от любимого поэта. В ноябре 1836 года, можно сказать, грудью бросился на уже заряженные дуэльные пистолеты, остановил, задержал поединок... Четыре раза спасал, а в пятый раз, в январе 1837 года, — не сумел. Пушкин погибает, по печальному совпадению, в день рождения самого Жуковского.
Гибель Пушкина была страшным потрясением для старшего друга: он винил себя, что не уберег, что прежде помешал гению удалиться от двора, от будущих убийц...
Величие и печаль, живость и благородство — эти постоянные сочетания в душе и слове Жуковского артист Адоскин чувствует глубоко и тонко. Телеви¬зионные зрители хорошо знакомы с созданными им образами Кюхельбекера, Пущина, Дельвига, Одоевского, наконец, Жуковского. Свободное владение материалом, быстрый переход от одних эпизодов к другим, внешне совершенно далеким, улыбка, добрая и грустная, разговор в первом лице от имени героя и вслед за тем в третьем — от лица современников... И как высшая награда артисту — «эффект присутствия» его Кюхли, Пущина, Дельвига, Жуковского на экране, на пластинке. Нам же, зрителям, слушателям, при этом сразу 150 — 200 лет, но одновременно — делаемся моложе: ведь мы в обществе прекрасных людей пушкинской поры, которых любезно представляет нам исполнитель.
Н. Эйдельман
