Райнер Мария Рилькеранние стихи.
Часослов.
Книга образов
чит. А. Пономарев
( из серии шедевры мировой литературы)
Склоняясь упал вечереющий час…
Из «Часослова». Перевод А. Биска
ИЗ СБОРНИКОВ
«ЖЕРТВЫ ЛАРАМ». «СОЧЕЛЬНИК»
И «РАННИЕ СТИХОТВОРЕНИЯ»
Ночью
Перевод А. Биска
Народный напев
Мирное Ave с башен звучит...
Переводы Т. Сильман
Далеко город. Я один...
Перевод С. Петрова
Как сны мои тебя зовут!..
Перевод Т. Сильман
Сухие ёлки дышат хрипло…
Перевод С. Петрова
Как дома я меж бдением и сном...
Там ряд последних хижин — а вокруг…
Мне страшно от слов в языке людском...
Переводы А. Николаева
Слова, всю жизнь прожившие без ласки...
Перевод Г. Ратгауза
О святое мое одиночество — ты!..
Перевод А. Ахматовой
ИЗ СБОРНИКА «ЧАСОСЛОВ»
Нет без тебя мне жизни на земле…
Перевод А. Немировского
Я здесь, не бойся. Всей моей тоской...
Ты cтap, я кто тебя печальней?..
Неосажденные твердыни...
Переводы А. Биска
Все станет вновь великим и могучим ...
Уж рдеет барбарис, и ароматом...
Переводы Т. Сильман
У
богие углы — как алтари...
Перевод А. Гелескуса
Сторона 2 — 18.56
ИЗ СБОРНИКА «КНИГА ОБРАЗОВ»
Благочестие. Слова ангела
Перевод А. Николаева
Ангелы
Перевод В. Куприянова
На сон грядущий
Перевод А. Карельского
Одиночество
Перевод А. Гелескуса
Одинокий
Перевод А. Николаева
О фонтанах
Перевод А. Карельского
Осенний день
Перевод А. Николаева
За книгой
Созерцание
Переводы Б. Пастернака
Осень
Перевод Г Сильман
Страх
Перевод И. Грингольца
Вечер
Перевод Т. Сильман
Предчувствие
Перевод А, Карельского
Составитель А. Карельский
Режиссер А Николаев
Звукорежиссер Л. Должников
Редактор Т. Тарковская
Ранняя лирика Райнера Марии Рильке
В немецкоязычной поэзии XX века имя Райнера Марии Рильке (1875—1926) окружено особым ореолом. Больше, чем какой-либо другой поэт, он сразу вызывает представление о самой субстанции Поэзии, Лирики, Пески. «...Вы — воплощённая пятая стихия: сама поэзия, или (еще не все) Вы — то, из чего рождается поэзия и что больше ее самой — Вас»,— написала ему Цветаева в первом же своем письме в 1926 году (переведено с немецкого языка оригинала К. М. Азадовским). Всё. что традиционно считалось лишь метафорой поэтического ремесла,— такие образы, как «певец» «лира», «Орфей»,— в судьбе Рильке приняло удивительно прямой смысл: поэзия стала как бы естественной формой его существования, его обще¬ния с миром. В бурной атмосфере начала XX века это качество его личности особенно заметно. Другие поэты объединялись в группы и направления, ставили в манифестах цели, перо исполь¬зовали как оружие, не только писали стихи, но и бурно жили,— Рильке ничего не добивался и жить вне стиха не умел. Иным он из-за этого казался чрезмерно отрешённым, но было в этой отрешенности и особое бескорыстие, несуетное и преданное служение своему поэтическому дару. Рильке шёл по жизни как завороженный, в вещах мира видел прежде всего поэзию, слышал прежде всего музыку и отзывался на них чут¬кой душой — можно сказать, почти рефлекторно.
Это не значит, чго он пел совсем уж безмятежно. Если музыка века становилась слишком тревожной, он и всё улавливал столь же чутко - не мог не улавливать! — и все свидетельства не¬благополучия мира встречал с удивлением и болью — как недолжный диссонанс, как огорчительное нарушение той мировой гармонии, на которую он был изначально настроен.
Понятно, что так часто возникают в его стихах мотивы оди¬ночества и тишины.— его условия, в которых отчетливей и чище слышна потаенная музыка мира. В то же время специфическая межнациональная атмосфера детства и юности поэта способство¬вала той открытости навстречу бытию, которая подкупает уже в самых ранних его стихах: уроженец Праги, немец по языку, подданный Австро-Венгерской монархии по гражданству, он чер¬пал сразу и из немецкой , и из славянской, и из венгерской традиций. В этом и основа фольклорного простодушия многих ранних стихотворений поэта, его отзывчивости к «народным напевам», его любви к «непышным словак».
При такой духовной генеалогии две его поездки в Россию (весной 1899 г. и летом 1900 г.) была не просто случайным стечением биографических обстоятельств, а встречей по распоря¬жению судьбы и по расположению светил— одним из тех «черте¬жей», которым придавал такое важное значение в своей поэтической символике поздний Рильке. Он не раз потом на¬зывал Россию своей духовной родиной, «основой своего вослриятия и опыта». И, будто по наитию вторя этим его формулам. Россия устами Бориса Пастернака выражала ему ответную любовь: «Я Вам обязан основными чертами моего характера, всем складом духовного существования,— писал Пастернак в том же 1926 году.— Это Ваши созданья» (переведено с немецкого языка оригинала Б. Пастернаком).
Русские впечатления сыграли немалую роль в созревании
поэтического таланта Рильке. При версификационной вирту¬озности уже и самых ранних его стихов, при всей их музы¬кальной и живописной в них еще не было не¬повторимости мировидения и стиля — была лишь глубоко лирич¬ная душа, на удивление богатая и открытая миру, но и не очень взыскательная в своей отзывчивости, ещё легко подверженная влияниям литературных мод конца века. А вот сборник «Часо¬слов», составленный из стихов 1899 — 1903 годов и вышедший отдельной книгой в 1905 году,— это уже цельное поэтическое здание, скрепленное единой идеей и идея эта вдохновлена переживанием России.
Культ России у Рильке во многом складывался из популярных тогда на Западе представлений об исконной русской религиозно¬сти, о терпеливом и молчаливом народе, ведущем неторопли¬вую созерцательную жизнь среди бескрайних просторов. Но, сколь ни стилизованы были подобные представления, одно в русской культуре Рильке почувствовал безошибочно и глубоко: могучий нравственный пафос, лежащую в её основе мораль единении общества человеческой. Русская литература бесконеч¬но далека от эстетской игры, она бытийно серьёзна, она воспри¬нимает себя как служение, служение высшему нравственному закону. Символом этого стал для Рильке Толстой.
В образной системе «Часослова» этот стимул выразился прежде всего, в сквозном мотиве сострадания к социально обездоленным, к обитателям «убогих углов» — лишь в жилищах бедняков, по Рильке, хранится истинное понимание ценности жизни, всего сущего; лишь здесь земля непосредственно грани¬чит с небом.
Но ещё отчётливей «русский урок» в «Часослове» выразился в другой — в осознании собственного дара как служения, «не тер¬пящего суеты», как высочайшей ответственности перед истиной и перед жизнью. Хотя по форме «Часослов», как указывает уже его название,— это «сборник молитв», это призыванья и вопросы, неизменное обращение к богу, все-таки главная, собственная мысль этой книги в другом: заклинающий отшельник в то же время и поэт, его служение богу до неразличимости сливается со служением искусству, и тогда он не только осознаёт себя тоже творцом, но и, как бы забываясь, меняется с богом места¬ми - и уже он, поэт, вдруг начинает утешать бога («Я здесь, не бойся...»). «Часослов» становится лирической поэмой, рассказывающей о гордом осознании поэтического дара, утверждающей божественную природу и нравственный долг творческого гения.
Сборник «Книга образов» вышел первым изданием в 1902 го¬ду, вторым — а 1906-м; он объединяет стихотворения, писав¬шиеся до и после «Часослова». В нем нет столь очевидной организованности общей структуры; ведь в отличие от молитв, предполагающих неизменность ситуации, одних и тех же двух участников диалога — говорящего и внемлющего,— «образы» могут быть самыми разными; там отдельные стихотворения на¬низывались на единую нить, здесь как будто всего лишь сополагаются. И всё же «Книга образов» проникнута особого рода единым стремлением: Рильке вырабатывает здесь свой зре¬лый стиль, и проблема для него заключается в том. чтобы живущую а нём и его переполняющую лирическую стихию дисциплинировать, чтобы всякое её внешнее выражение — сти¬хотворение — отлить в устойчивую, единственно обязательную форму — «дать пластический образ дня», как сказано в посвяще¬нии к «Часослову».
В ранних стихах господствовало мимолётное впечатление, в «Часослове» — нескончаемое, но уже и целенаправленное излия¬ние, в «Книге образов» всякая эмоция стремится обрести за¬вершённую «пластическую» форму. Так в стихотворении «Пред¬чувствие» само состояние поэтического трепета, чуткой отзывчи¬вости отливается в форму, чёткую и весомую, как формула закона. Так одиночество в одноименном стихотворении зловеще зримо отождествляется с закономерностью круговорота влаги а природе. Так в стихотворении «О фонтанах» взлёты и падения фонтанной струи становятся символическим воплощением вечных колебаний человеческого удела, взлётов и падений человеческо¬го духа. Так в стихотворении «Осенний день» пейзаж не просто описывается, а творится у нас на глазах, обретая энергию развития, становления, вечной смены времён.
Рильке неспроста в «Часослове» то я дело путая бога-творца и художника-творца — однажды спросил бога; «Умру — что станется с тобою?» — а в другой раз сказал, что художники лишь для того рисуют свои картины, чтобы вернуть богу нетлен¬ной и вечной природу, которую он создал, изменчивой и пре¬ходящей. Рильке и слова «творец», «творенье» применительно к художнику хотел понимать буквально ; для него художник — это второй, новый творец мира. В «Книге образов» это убеж¬дение начинает воплощаться в действие: поэт не просто фикси¬рует или «отражает» образы мира, а начинает создавать соб¬ственную вселенную, которая стояла бы рядом и наравне с уже существующей, управлялась бы особыми, самим поэтом созданными законами, имела бы свой особый язык в устав.
«Часослов» — свидетельство гордого осознания дара, «Книга образов» — начало его самоосуществления. В обоих сборниках заложены основы будущих монументальных лирических циклов-соборов Рильке — «Новых стихотворений», «Дуинских элегий», «Сонетов к Орфею».
А. Карельский