Валентин КатаевСВЯТОЙ КОЛОДЕЦ
ФРАГМЕНТ ИЗ КНИГИ
ЧИТАЕТ АВТОР
Звукорежиссер Л. Должников.
Редактор Е. Лозинская
Когда в 1967 году на страницах журнала «Новый мир» появился «Святой колодец» Валентина Катаева, это было большой неожиданностью для читателя. Уже не одно поколение выросло вместе с героями повестей и романов В. Катаева «Время, вперед!», «Белеет парус одинокий», «Хуторок в степи», «Зимний ветер», «Катакомбы». И вот перед нами новое качество катаевской прозы. В «Святом колодце» мастерство писателя повернулось иной гранью, одновременно вобрав в себя все то лучшее, что было накоплено его художественным опытом, — пластичность и точность слова, достоверность впечатления, глубину исторического осмысления действительности. Как известно, писатели бывают разные. Некоторые всю свою творческую жизнь работают в одном русле, развивая одну тему, при всем многообразии вариаций сохраняя единство стиля. Другие — и к ним принадлежит замечательный художник слова Валентин Катаев — не успокаиваются, не создают себе канона, не трепещут перед собственной традицией, а наоборот, весело и непринужденно ниспровергают ее; не идут на поводу у собственного
успеха, оставляют его эпигонам, начиная все заново, экспериментируя, пробуя свои силы, словно воплощая за долгую и активную творческую жизнь не одно, а несколько поколений писателей. Говорят, что какая-то кибернетическая машина подтвердила, что «Илиада» и «Одиссея» написаны одним и тем же лицом.
Полагаю, что машина могла сломаться, если бы в нее одновременно заперфорировали «Время, вперед!» и «Святой колодец».
Жанр книги определить весьма сложно. Размышления или ежедневные дневниковые записи. Или фантастика. Воспоминания. Или путевые заметки. Или роман. Это книга всего, книга судьбы, жизни, перелома. Книга-зеркало, в которой отразился новый, непривычный Катаев. Писатель призывает читателя к сотворчеству, к напряженному внутреннему диалогу, к работе мысли и воображения. Форма поворотного,«ключевого» для В. Катаева романа «Святой колодец» фрагментарна и осколочна и в то же время цельна, объединена идеей о быстро¬текущем времени, которое может остановить и заставить жить вечно лишь художественная истина. Искусство торжествует, преодолевая хаотичность, раздробленность отдельных явлений, проникая в сущность изображенного Катаев ведет нас по достоверным и вместе с тем таинственным дорогам-лабиринтам своего воображения, сухо комментируя свою почти избыточную живопись — возвращая из сферы образов на грешную землю: «Святой колодец» - название небольшого родничка вблизи станции Переделкино Киевской железной дороги, возле которого я обдумывал эту книгу и размышлял о своей жизни».
Это суховатое удостоверение — справка, заверенная печатью «истинности происшедшего». А происходит в книге, название жанра которой мы не отыскали (да и отыскать его невозможно), размышление о жизни, размышление художника, передающего нам свое но¬вое восприятие мира с невольным чувством страха — а вдруг не поймут? — и сбивающегося на объяснение, мнимо-простодушное отступление, ироничные «поддавки» с читателем: «Я это все описываю так подробно потому, что теперь у меня совсем исправилось зрение, я давно уже не носил очков и видел все поразительно точно и далеко, как в юности...»
Поразительно точно увидена В- Катаевым подробность в «Святом колодце». Вот он опи¬сывает сирень: «Мы не уставая восхищались оттенками ее кислей, густо-фиолетовыми, почти синими, лилово-розовыми, воздушными и вместе с тем такими грубо материальными, плотными, что их хотелось взять в руки и подержать, как гроздь винограда или даже, мо¬жет быть, как кусок какого-то удивительного строительного материала».
Подробность в книге — художественное кре¬до, материал и одновременно эстетический идеал. Наконец, искомый жанр книги — цепь подробностей как цепь превращений. Подробность — метафора, метаморфоза вещи; подробность — жизнь, дыхание материального мира. И пишет эту подробность В. Катаев как бы у нас на глазах - размышляя, сравнивая, прищуриваясь, оценивая. «Вместе с тем», «или даже, может быть», «можно сказать» — эти выражения колебания, обдумывания постоянно сопровождают нас по книге. «Кто мне вернет пропавшее время?» — спрашивает автор, а сам, между прочим, только этим и занимается, возвращая его не только себе, но и нам, его слушателям.
«Моруа утверждает, что нельзя жить сразу в двух мирах — действительном и воображаемом. Кто хочет и того и другого — терпит фиаско. Я уверен, что Моруа ошибается: фиаско терпит тот, кто живет в каком-нибудь одном из этих двух миров; он себя обкрадывает, так как лишается ровно половины красоты и мудрости жизни», — утверждает В. Катаев.
Мир действительный и мир воображаемый соединяются в «Святом колодце» через простой сюжетный ход: рассказчику делают перед операцией наркоз, и он видит фантасти¬ческие, но исполненные конкретных подробно¬стей сны — цветные, живые, плотные, весомые. В этих снах повествование о недавнем пребывании в США, детали нью-йоркского или хьюстонского образа жизни перемежается сатирическими гротескными портретами «знако¬мых» рассказчика, попавших в плен к вещи, предмету (Козловичи). Смешной и одновременно устрашающий образ человека-дятла, лизоблюда, карьериста и подхалима с водевильной фамилией Прохиндейкин вдруг сменяет грустный и живой голос поэта Осипа Мандельштама.
Принципы поэтического монтажа сюжетно организуют эту на первый взгляд хаотическую, калейдоскопическую массу осколков, обрывков, фрагментов действительного и воображаемого миров.
В. Катаев неназойливо, но с достаточной долей твердости учит нас открывать в жизни неожиданные пласты. Его новая проза стоит на ином эстетическом основании, нежели известные строки поэта — «Сотри случайные черты, и ты увидишь — мир прекрасен…» Прояви случайные черты — так велит нам это новое зрение, к которому мы начинаем привыкать, надев катаевские окуляры, преображающие серую, незаметную случайность, которая мгновенно ускользнула бы от нас, как мышь, — в cверкающую художественную подробность, деталь оправленную мастерским словом. Снайперское зрение автора не украшает предмет, но усиливает его качества. В. Катаев предложил читателю в этой книге иную систему ценностей: то, что нам кажется вечным и незыблемым, может оказаться смешным и нелепым; нелепое же — очнуться грандиозным и полным величия. Ценность жизни не только в крупных завоеваниях, идеалах и дости¬жениях, но и в сиюминутных проявлениях, в хрупких мгновениях, — эту мысль отстаивает само построение книги, где, например, осуществлено архитектоническое равновесие между описанием розового куста и описанием первой любви рассказчика.
Книга В. Катаева материалистична в прямом смысле этого слова, писатель сумел закрепить в материале слова нечто невыразимое и неуловимое — запах жизни: аромат солнечного света, скрип морского песка под ногой девушки, жар южного полудня, сумерки парижского предместья, пустоту гарлемской воскресной улицы.
В. Катаев не подчиняет жизнь сюжетной схеме, а доверяет действительности и ищет истину внутри нее.
...Наукой, как это ни странно, до сих пор точно не определено — что же такое литература. Границы ее зыбки и подвижны, и порой она включает в себя и письмо, и дневник, и репортаж.
Валентин Катаев — из тех, кто не успокаивается в отведенных ему классической традицией границах сюжетного повествования, а все время нарушает их, завоевывая для литературы все новые и новые области. Он — первопроходец, бесстрашно препарирующий свое видение мира, для того чтобы глубже познать человека, его психологию, ценности его духовного мира.
В. Катаев — врач, ставящий эксперимент на себе. В случае удачного исхода обогащается человечество…
Наталья Иванова