Лев ТолстойСторона 1
Письмо М.М.Докшицкому
Обращение к мальчикам
Несчастный человек, притча
Письма —
М. Лоскутову
Приман
И. М. Трегубову
П. Н Воронову
М. С Дудченко
Т.А. Кузминской
А.Ф. Кони
В. А. Шейерману
А. Ф.Никитину
А. В. Калачеву
2-я сторона
Сила детства, рассказ
Письма —
С. А. Стахович
Э, Р. Стамо
С. К. Силуянову
Е. М. Бабецкому
Не могу молчать
вариант начала статьи
Письмо Неизвестному
(Владимиру Н.|
Волк, сказка
В январе 1908 года Лев Толстой получил в подарок от Томаса Эдисона звукозаписывающий аппарат —фонограф, Писатель решил использовать его прежде всего для диктовки ответов на письма. Он говорил, что иногда ему «хочется, прочтя письмо, сейчас же, под свежим впечатлением, ответить на него, а сказать ответ в фонограф легче и скорее, чем писать его на бумаге». Так до нас дошли некоторые письма Толстого не только в письменном, но и в звуковом варианте. Записи, сделанные на восковых валиках старинного аппарата почти семьдесят лат назад, не всегда достаточно разборчивы. Но сквозь посторонние шумы, которые время наслоило на них, мы все же слышим не только слова писателя, выражающие его мысли, но и интонации голоса, передающие его чувства; удивление, негодование, сочувствие… Толстой использовал фонограф и для записи художественных произведений. Одна из самых больших и наиболее выразительных звукозаписей была сделана 19 апреля 1908 года. Это перевод, вернее, пересказ отрывка из «Гражданской войны» Гюго. Толстой сделал по сюжету Гюго вполне законченный и вполне «толстовский» рассказ; назвав его «Сила детства», он включил рассказ в книгу «Круг чтения». Эту и некоторые другие звукоза¬писи своих рассказов Толстой давал слушать ученикам яснополянской школы. Таким образом, писатель применял фонограф не только как «механический стенограф» для записи писем и заметок для памяти, но и как «воспроизводящее устройство», как средство распространения идей и передачи чувств, прозорливо увидев в фоно¬графе те, говоря современным языком, «средство агитации и информации», которым станет потом радио и грамзапись.
Не раз возникавшее у Толстого желание читать в фонограф свои произведения свидетельствует о том, что он особенно ценил звучащее слово, видел огромную разницу между рассказом написанным и произнесенным. Толстой даже собирался специально для записи на фонограф придумать какую-нибудь «веселую сказку» и вме¬сте со своими дочерьми прочитать ее перед аппаратом на разные голоса. Этот замысел не был осуществлен, но отчасти свое намерение Толстой выполнил, записав на фонографе сказку «Воля», в которой волк говорит: «Я тебя съем!», а мальчик испуганно восклицает: «Ай-ай!». Отношение к искусству как к «развлечению» было настолько чуждо Толстому, что даже в сказке, сочинен¬ной для своих внуков, он морализирует: пропагандирует вегетарианство, говорит, что люди не должны есть мясо, как едят его волки. В творчестве великого писателя, особенно в произведениях последнего периода, отчетливо выражены реакционные идеи и настроения, которые были вскрыты В. И. Лениным в известных статьях о Толстом. Неудивительно, что проповедь «непротивления злу насилием» слышна и в рассказе «Сила детства», и в некоторых «звуковых письмах». Но в этих же письмах и, особенно, в публицистическом отрывке из статьи «Не могу молчать» отчетливо звучат «критические элементы», которые отмечал В. И. Ленин, говоря о том, что Толстой всегда будет до¬рог трудящимся как «горячий протестант, страстный обличитель, великий критик».
Отрывок из статьи «Не могу молчать», начинающийся словами «Нет, это невозможно...», и такие письма Толстого, как письма к А. В. Калачеву и Н. В. Давыдову выражают протест писателя против полицейских репрессий и массовых казней. Слушая записи, еще в большей степени, чем при чтения текста, понимаешь, что Толстой переживает злодеяния, творимые царским правительством, не только как тяжелое общественное бедствие, но и как личную трагедию. Он не хочет и не может оставаться вне этик событий. Писатель берет на себя всю тяжесть ответственности за своя произведения запрещаемые царским правительством и распространяемые его единомышленниками, и начинает собирать ма¬териал о смертных казнях для задуманного художественного произведения. Этот замысел остался неосуществленным. Гневные чувства, переполнявшие писателя, его боль и скорбь не могли уместиться в рамки беллетристи¬ки, они выплеснулись в статью «Не могу молчать».
Толстой затруднялся в определении жанра своих последних публицистических произведений. 12 января 1938 года он записал в дневник: «Напрашивается то, чтобы писать вне всякое формы, не как статья, рассужде¬ния и не как художественное, а высказывать, как можешь, то, что сильно чувствуешь». Неоднократные попытки писателя говорить в фонограф, возможно, отчасти и объясняются поисками этого необычною жанра, я само название «Не могу молчать» не только название статьи, но и «определение» этого жанра.
«Вчера, 13-ro, написал обращение, обличение — не знаю, что — о казнях... Кажется, то, что нужно». — так отметил в дневниковой записи от 14 мая Толстой начало работы над статьей, в которой, по выражению Плеханова, «Толстой перестает быть толстовцем». Ее первоначальное название, сохранившееся на футляре фоногра¬фического валика, было «Об ужасе современной жизни» Первые же слова, составившие начало статья, были ска¬заны Толстым в фонограф еще 11 мая под впечатлением от газетного сообщения об очередных смертных казнях.
«..- А. Н. все утро был в подавленном состоянии, уд¬рученный прочитанным в газетах известием», — записал секретарь Толстого Н. Н. Гусев и привел слова Льва Николаевича: «Вот я теперь пишу статью, и кажется это таким слабым лепетом в сравнении с тем, что делается». После этого разговора, уйдя в свой кабинет. Толстой сказал в фонограф те несколько фраз, которые вы услышите на пластинке.
15 июня статья «Не могу молчать» была окончена и вскоре напечатана во многих зарубежных и некоторых русских газетах. Лев Толстой вступил в открытый конфликт с российским самодержавием.
Одна из севастопольских газет, напечатавшая отрыв¬ки из «Не могу молчать», была расклеена по всему городу. Ее издателя арестовал. Другая газета была оштрафована на 3000 рублей. Но никакие «решительные меры» правительственной бюрократии уже не могли остановить распространения статья в гектографированных и рукописных списках. Тогда царское правительство попыталось опорочить Толстого, инспирировав ряд газетных статей, в которых выражалось требование «охладить пыл» «великого Пакостника Земли Русской».
Жалкие люди, тщетные попытки… Слова, сказанные слабым старческим голосом в раструб неуклюжего аппарата едва зацепившиеся за самый краешек хрупкого воскового валика, гремели над Российской империей и тысячи людей повторяли вслед за Толстым: Нельзя так жить! Нельзя и нельзя!»
Лев Шилов