Княгиня М.Н. ВолконскаяИз поэмы Н. Некрасова «Русские женщины»
Читают
Вера Енютина, Анатолий Кторов, Юрий Рашкин
Со старинной акварели смотрит на нас глубоким меч¬тательным взглядом прелестная молодая женщина. Нам не известны ни имя художника, ни точная дата создания портрета. Но зато мы знаем, что на нём изображена Марина Раевская — одна из самых знаменитых женщин XIX века, дочь прославленного генерала 1812 года, светская красавица...
В семье Раевских подолгу гостил молодой Пушкин, знавший Марию Николаевну еще девочкой и увлеченный, как, впрочем, многие, ее красотой, умом и гра¬цией. Следы пылкой юношеской влюбленности остались в душе поэта на всю жизнь. Раевской посвящено немало чудесных строк в пушкинских стихах и поэмах. Хотя бы эти:
Узнай, по крайней мере, звуки,
Бывало, милые тебе, —
И думай, что во дни разлуки,
В моей изменчивой судьбе,
Твоя печальная пустыня,
Последний звук твоих речей —
Одно сокровища, святыня.
Одна любовь души моей.
Эти слова (из «посвящения к «Полтаве»), проникну¬тые печалью, каким-то удивительно нежным, благоговейным чувством, написаны в 1828 году. В это время Мария Николаевна уже несколько лет была замужем. За человеком суровым и замкнутым, много старше себя, героем битвы с наполеоновскими войсками и тоже генералом, как и ее отец. Муж Марии Николаевны принадлежал к знатному, богатому, обладавшему «высокими связями», «осыпаемому милостями монаршего двора» роду князей Волконских. Его высоко ценили в дворянском обществе, завидовали его положению, уважали за твердый, независимый характер. Словом, жизнь Марии Волконской, казалось бы, должна была быть безоблачной. Она про¬вела почти год в Италии, у нее родился сын. И красота ее расцвела, как никогда прежде...Но отчего же столько печали в пушкинских строках? О какой «пустыне» и «разлуке», о каком «последнем звуке» ее речей говорится в них? И почему «посвящение» упоминает об этой очаровательной женщине в тоне безнадежной горечи, невозвратимой утраты? Вспомним историю. В декабре 1825 года произошло неслыханное, потрясшее все основы самодержавного «порядка» событие — «дворянский бунт». В нем ока¬зались замешаны люди, столь же высоко чтимые, занимавшие такое же привилегированное положение в «свете», как князь Волконский... Профили пятерых декабристов, погибших на эшафоте, заполняют поля черновиков пушкинских произведений. Остальные стали узниками страшных каменных мешков, «каторжной шантрапой», потерявшей все «права состояния» и вместе с ворами и убийцами шедшей по этапу в сибирские рудники... Немногие вернулись оттуда через тридцать лет по «милостивому» манифесту Александра II. Всего девятнадцать человек из ста двадцати...
Сергей Волконский вернулся. Встреча с этим суровым, пронзительно умным, «опростившимся» челове¬ком стала для молодого литератора графа Льва Толстого огромным событием: он начал писать роман «Декабристы». В его сознании стал возникать облик Андрея Болконского. Марии Николаевны вскоре (в 1863 году) не стало. Лишь в 1902 году царская цензура решилась пропу¬стить к опубликованию написанные ею по-французски «Записки». Это был потрясающий при всей его простоте документ, воссоздавший трагические эпизоды жизни ссыльнокаторжных декабристов. И ее собственной судьбы, которую она выбрала сама и которую многие считали добровольным самоубийством.
Русские женщины, жены декабристов — их было немного. Но их имена — Волконская, Трубецкая, Му¬равьева и другие — навсегда остались в литературе, в истории, в памяти, в сердцах... Им посвящена замечательная поэма Николая Алексеевича Некрасова «Русские женщины», созданная в 1870—1872 годах.
Они не были революционерками — эти юные, нежные, красивые женщины. Они даже — как Мария Вол¬конская, например, — так до конца и не приняли «кровавых» замыслов своих мужей. Но они не смогли без¬мятежно «царить на балах» или наслаждаться материнством, зная, что дорогие им люди мучаются на каторге, в кандалах. Потому-то Некрасов и назвал две свои поэмы — «Русские женщины», увидев в «самоотвержении, выказанном ими, свидетельство великих душевных сил, присущих русской женщине».
В предисловии к «Запискам» М. Н. Волконской ее сын рассказал, как поэт слушал эту хронику «гордого терпенья», страданий и героизма, стараясь не пропустить ни одного слова для своей будущей поэмы: «По нескольку раз в вечер Некрасов вскакивал и со словам! «Довольно, не могу», бежал к камину, садился к нему и, схватясь руками за голову, плакал, как ребенок».
Особенное впечатление на него произвела первая встреча Волконской с мужем в Нерчинском руднике, когда эта воспитанная в «благопристойных» правилах изящная двадцатилетняя дама бросилась на колени в грязь — «и, прежде, чем мужа обнять, оковы к губам приложила!»
Некрасовская поэма появилась в печати а тяжелое, страшное для передовых русских людей время — пе¬риод разгрома революционного народнического движения 60-х годов, когда всякое упоминание о декабристах, несмотря на запоздалую амнистию царя-«освободителя», считалось «крамолой». Публикуя в журнале «Отечественные записки» поэмы «Дедушка» (прототи¬пом героя был С. Г. Волконский), а затем первую («Княгиня Трубецкая») и вторую («Княгиня М. Н. Волкон¬ская» с подзаголовком «Бабушкины записки») части «Русских женщин», поэт вынужден был в скрытой форме выразить мысль о преемственности революционных традиций. Он не говорил, например, о «декабристах», заменяя это слово другими — «страдалец», «святой». Он ни разу не назвал по имени «мстительного труса и палача». Но всякому было ясно, что речь идет о Николае I...
Поэма стала романтическим гимном твердости, верности своим убеждениям. Стала классическим произведе¬нием русской поэзии, достоянием которой всегда были образы высокого душевного благородства.
М. Б а б а е в а.
